Настанет когда-нибудь миг такой:
Будут шаги измерены;
Будут счета моей жизни земной
Уплачены и проверены.

И там, где под сводом вечерних небес
Звонок торопит мгновенье,
Подадут металлически-темный экспресс,
Отходящий в Четвертое Измерение.

Длинный кондуктор, лыс и костляв,
- "Пожалуйте!" - скажет с важностью
Ветер, крылья штор приподняв,
Пахнет простором и влажностью.

И вам, вам, остающимся ждать,
Грязной платформы пленникам,
Вам, пришедшим меня провожать
С помятым цветочным веником -

Я, может быть, рукой из окна
Махну с улыбкой довольною,
Ветер вечерний вдохнув сполна
Грудью, отныне вольною.
 

Давно - до Адама то было, святые преданья не врут.
Два ангела были у Бога, их звали Харут и Марут.
Их плоть была - тонкое пламя,
их души - как чистый алмаз,
И Бога великое Имя хвалил неумолчно их глас.

И создал Адама Всемудрый, за веком исполнился век,
И слуги небес возроптали, что Богом любим человек.
"В крови и разврате, - сказали, - погряз человеческий род;
Зачем их щадит Вседержатель и с лика земли не сотрет?"

И так повелел Милосердный - а нам не поведал пророк:
Он дал им обличье людское и в плоть их земную облек.
И слово промолвив: "Да будет их путь до конца завершен!" -
Послал он их в город великий, столицу столиц - Вавилон.

И вот, в этом городе шумном, они на вечерней заре
Увидели темные очи и лик лучезарный Зухрэ.
Уста ее - пламень палящий и косы как ночи любви,
И вспыхнуло алое пламя у ангелов Божьих в крови.

И вспыхнуло жгучее пламя, и мысль в них осталась одна,
И день их бил зноем палящим, и ночь не давала им сна.
И раз им Зухрэ прошептала - в ночной прошептала тиши:
"Кто любит, покорен любимой, и тот не жалеет души".

"Кто любит - единым законом навек ему станет любовь;
Идите и, грех совершая, пролейте горячую кровь".
И встали они, и убили, и руки омыли в крови,
И много грехов совершили, покорны веленью любви.

И вновь им Зухрэ прошептала - двоим прошептала одно:
"Вам Высшее Имя открыто и тайное знанье дано.
Откройте мне Высшее Имя, в нем страшная сила и власть,
И я вам подругою буду, и страстью отвечу на страсть".

Любовь их вином опьяняла, и были безумьем их дни,
И предали Высшее Имя земному созданью они.
И предали тайное Имя, и им засмеялась Зухрэ,
И в небо туманом поднялась, растаяв на бледной заре,

Чтоб властью, отныне ей данной, тревожить греховные сны,
Колдуя и тенью качаясь на роге покорной луны.
И ангелы пали на землю и в небо воззвали: "Творец!"
И вздохи их были, как пламень спаленных тоскою сердец.

- "Не там, Милосердный, где время исчезло пред ликом Творца,
Но здесь нам пошли искупленье, в пределах земного конца".
На холмах пустыни, о брат мой, где город великий стоял,
Там есть позабытый колодец, но дна в нем никто не видал.

Там сорок веков в заточеньи томятся Харут и Марут,
И мира конца ожидают, и воду отчаянья пьют.
Но если есть в мире безумец, который мечтою пленен,
И если душою и раем согласен пожертвовать он,

И если, как алое пламя, земные томят его сны, -
То пусть он найдет тот колодец в лучах предрассветной луны.
И пусть он промолвит заклятье, склоняясь в бездонную тьму, -
И страшного Имени тайну, быть может, прошепчут ему.

1939 г.
 

Ни дома, ни отечества, ни друга.
В чужих снегах мой затерялся путь.
Одна метель - безумная подруга -
Зовет, смеясь, прилечь и отдохнуть.

Промчатся тучи. Ветер пронесется. 
Потушит снегом человечий вздох.
И там, над звездами высоко, улыбнется
Безжалостный и непонятный Бог.

1942
 

Где-то струятся кровавые реки.
Где-то горят города.
Как беззащитна ты, жизнь человека,
В страшные эти года.

Кто-то томится в неволе голодной.
Кто-то не в силах идти.
- Вспомним, друзья, о равнинах холодных,
О безотрадном пути.

Вспомним того, кто под грохот обломков,
В вихрь огневого дождя
Нес свою жизнь, чтоб купить для потомков
Славу страны и вождя.

...К жизни готовился долгие годы,
Чьей-то заботой храним.
Книги любил, и мечты, и природу,
Кем-то был страстно любим.

Мыслью, быть может, стремился надменной
В тайну светил или числ;
Думал, что в жизнь его, волей Вселенной,
Вложен космический смысл.

Жизнь! Ей не будет в веках повторенья.
Жизнь! Это нужно решить:
В чем ее дело и в чем назначенье?
Как ее нужно прожить?

Полно, товарищ, не думай, не надо:
Краткий кончается сон.
Вспышкой огня и разрывом снаряда
Будет вопрос разрешен.

Кто-то командует властно и скоро.
Кто-то бормочет: герой.
Гул самолета, гуденье мотора,
Смерти пронзительный вой...

Кем-то ты признан для смерти пригодным
В длинном подсчете годов.
Жизнью своей ты оплатишь сегодня
Много значительных слов.

Родина, слава, величье народа...
Есть для чего умирать!
...Жалость? Когда-то, в далекие годы,
Знала далекая мать...

Может быть, нить этой жизни короткой
Можно иначе сплести?
Может быть - поле... Вагон и решетка...
Поезд на дальнем пути...

Кто-то сказал о величии века.
Кто-то шепнул: это враг.
Что тут особого? - Жизнь человека?
Что она стоит? Пустяк.

Вот он уходит в безвестные дали.
Справа и слева - штыки.
Лагери, тюрьмы, засовы из стали,
Долгие годы тоски...

Кем-то ты признан для жизни негодным
В длинном подсчете годов.
Жизнью своей ты оплатишь сегодня
Много значительных слов.

Ненависть, власть, справедливость народа.
Есть для чего убивать!
...Жалость? Когда-то, в далекие годы,
Знала далекая мать...

Где-то струятся кровавые реки.
Где-то горят города.
Вспомним про жалкую жизнь человека
В наши большие года.

Кто-то замучен в неволе голодной.
Кто-то не в силах идти.
- Вспомним, друзья, о равнинах холодных,
О безнадежном пути.

1944 г.
 

Старую лошадь вели на бойню,
Привязав к телеге, по дороге большой.
Тянула веревка, и лошадь невольно
Бежала усталой неровной рысцой.

Лошадь хромала сбитым копытом
(Незачем было подкову менять),
Припадала тяжко на асфальте разбитом
И, спотыкаясь, бежала опять.

Лошадь смотрела скорбно и кротко.
В глазах стоял безмолвный вопрос.
На мохнатой щеке, на шерсти короткой
Узко темнела дорожка из слез.

Никто не глядел на старую лошадь,
Никто из идущих не поднял лица.
Своя на спине у каждого ноша,
Жестки дороги и жестки сердца.

О чем раздумывать? Кляча есть кляча.
Таков на свете порядок вещей.
Ей Господом Богом удел предназначен -
Быть бессловесною вещью людей.

Но думала я - если б в это мгновенье
Мне просиял несказанный свет,
Нам озаривший огнем просветленья
И судьбы людей, и судьбы планет;

И если бы в громе и блеске гуда
Сверху раздался Господень глас -
То все для меня перечеркнуто будет
Безмолвным вопросом плачущих глаз.

1953 г.
 

Я говорю не о кровавых реках,
Не о снежинках вьюги мировой,
Но об отдельной жизни человека,
Всегда одной - везде одной.

И не числом средь цифр неисчислимых
Ей быть должно, не пешкой для игры -
С ней умирает мир, для нас незримый,
С ней угасают звездные миры.

Бесчисленны в грядущем поколенья,
Бесчисленны грядущие года,
Но нет для этой жизни повторенья,
Но этих глаз не будет никогда.

Ты, убивающий спокойно и бесстрастно,
Что можешь знать об этой жизни ты?
Быть может, в ней был замысел прекрасный,
Созданье творческой мечты.

Не тронь ее - она неповторима!
Быть может, в ней бессмертной мысли свет,
Мильоны лет мучительно творимой
На сотне неудавшихся планет...
 

Лес обнажен и пуст, а дуб одет листвой,
Как будто медлит он еще расстаться с летом;
В нем золото и медь, и золотистым светом
Без солнца озарен весь уголок лесной.

В его кривых ветвях, как в мышцах великана,
Все та же бродит мощь сквозь чуткий полусон,
И, споря до конца с осенним ураганом,
Кудрями рыжими взмахнет, проснувшись, он.
 

Нет, памятник себе я не воздвигла в мире,
И голос мой народу не звучал,
Не потрясал сердца воинственною лирой,
Неправедных не обличал.

Я лишь украдкою, в молчании глубоком,
Без лести цезарю, без спора с палачом,
Несла свой огонек дорогой одинокой,
От ветра буйных лет прикрыв его плащом.

Историк будущий торжественным движеньем
Не вынет томик мой из ряда пыльных книг,
И ровных строк забытого значенья
Не вызубрит усердный ученик.

И все же иногда задумчивой мечтою
Я верю, что дойдет без подписи строка
До тех, кто и теперь, не видимые мною,
Живут и будут жить в грядущие века.

Какая б их ни повела дорога,
Какая б им ни выпала судьба -
Мечта художника, мятежника тревога
Иль только горькое молчание раба, -

Но все ж они, не смешаны с толпою,
Прикрыв свое лицо и опуская взгляд,
Свой огонек несут своей тропою.
И не пойдут с другими в ряд.

Друзьям моим безвестным и далеким,
Непокоренности, тоске и страсти их,
Всем, кто идет дорогой одинокой,
Я отдаю свой безымянный стих.

1954 г. 
 

Был автобус битком,
Ехал понемножку,
Парень с розовым лицом
Вскинул вдруг гармошку.

Он неплохо играл.
Пел не слишком громко,
И кондуктор смолчал,
Посмотрел в сторонку.

И взвилась, всем близка,
Древняя, степная,
Азиатская тоска,
Удаль воровская.

И шофер молодой
Оживился сразу:
На шоссе, под горой,
Лихо поддал газу.

Не асфальт под тобой,
Не в резине шины,
Это тройкой ночной,
Стала вдруг машина.

Темь да глушь, палый лист,
Узкая дорога...
Полуночный жуткий свист
У лесного лога...

Эх-ма, нам бы так,
Гикаем да свищем,
Вынимаем за пятак
Нож из голенища...

Все примолкли, чуть дыша,
Сердцем с песней слиты...
В каждом русская душа,
Все в душе -- бандиты. 
 

Кружит метель, и бьется снег
В замерзшее окно;
Секунды свой считают бег,
И в комнате темно.

Но я зажгу сегодня свет
И приоткрою дверь -
Пусть те, которых больше нет,
Войдут ко мне теперь.

И вспомним мы свою весну
И юности полет,
И, как бывало в старину,
Мы встретим Новый Год.

И первый выпьем мы бокал
За тихий отчий дом,
За тень родных лесов и скал,
За ели под окном,

За звон волны, и на волне
Блеск лунного луча,
За книгу с песней о стране,
Где нету палача.

За старый дом, за милый дом,
Что грел когда-то нас,
Мы все к нему мечтой придем -
В свой самый тяжкий час.

И добрым словом вспомним тех,
Кем жив был этот дом;
За смелый взгляд, за дерзкий смех
Нальем бокал вином!

За знамя старое отцов
С тобой мы выпьем, друг,
Упавшее среди снегов
Из ослабевших рук.

Ты помнишь, друг, ты помнишь, брат,
Людей, которых нет?
Как прям был их правдивый взгляд,
Какой в нем ясный свет!

Ну, так пускай скользнет слеза
В последний мой бокал:
Я пью за ясные глаза
Того, кто честно пал,

За одинокие глаза,
Глядевшие во тьме,
За непокорные глаза,
Угасшие в тюрьме,

За то, чтоб не смолкало "нет"
Мятежных этих глаз!
За то, чтоб их бессмертный свет
Над миром не угас!

...Когда-нибудь - пройдет метель,
Настанет тишина,
И в чью-то детскую постель
Свой бросит свет луна;

И кто-то, может быть, во сне,
Под серебром луча,
Припомнит песню о стране,
Где нету палача.

Ну, а пока пусть снег летит,
Наш заметая след.
Нам в жизни не было пути,
Нас больше в мире нет. 
 

Все бури мира ждет одна развязка:
Весь бред веков в предание сольется,
Исчезнет быль - но остается сказка,
Проходит все - но песня остается.
 

О, Владыка рассвета и проблеска дня!
Защити, сохрани и помилуй меня
Против чар тех творений, что созданы тьмой,
Что во мраке, во мраке владеют землей.

Против джиннов, с зарей улетающих прочь,
Против злобы врага в непроглядную ночь,
Против яда змеи, что во мраке смелей,
Против сердца завистника, ночи черней.

О, Владыка рассвета, Владыка сердец!
Положи предел мраку и скорби конец!
Против ночи, что в сердце змеею ползет,
Что в печали моей все живет и живет.

Защити и избавь, и помилуй меня,
О, Владыка рассвета великого Дня!
 

Как цыганка в шали, вечер мутный
Туч раскинул порванные карты.
- Все мы в этом мире бесприютны -
Так поет безумный ветер марта.

Вьется в поле, в голых ветках плачет,
На реке швыряет с хрустом льдины.
Кто там черной точкою маячит
На холодной, ветреной равнине?

Затерялась под огромным небом
Человечья маленькая доля.
Что он ищет: отдыха и хлеба,
А, быть может, счастья или воли?

Стонут клены, ветками качая.
Леденящей изморозью веет.
Непогоду, горе ль обещая,
Хмурый запад тяжко багровеет.

Ржавый снег желтеет по оврагам.
Рвутся туч загадочные карты.
- Все мы здесь - бездомные бродяги, -
Так поет безумный ветер марта.

1937 г.